Фаворит - Страница 55

Но глаза Генри слепо смотрели на меня, словно он видел что-то ужасное внутри собственного существа.

– Ничего не пойму, – сказала Полли. – Не пойму, почему Генри так расстроился? Кто-то сказал папе, что не хочет, чтобы он выиграл, но это же не причина так раскисать, Генри.

– А что, Генри всегда все помнит? – спросил я Полли. – Ведь это было месяц назад.

– Ну, не всегда, – сказала Полли, – но он никогда не выдумывает.

И я знал, что это была правда. Генри никогда не лгал. Он сказал упрямо:

– Я не понимаю, как он мог это подстроить? Я был рад, что это открытие заняло рассудок ребенка, а не навалилось ему всей тяжестью на душу. Может быть, я не так уж ранил его, заставив понять, что он услышал.

– Иди спать и не беспокойся об этом. Генри, – сказал я, протягивая ему руку. Он сжал ее и, что было совсем не свойственно мальчику, долго не отпускал. Я отвел его в детскую.

Глава 10

На следующее утро, когда я одевался со скоростью черепахи, внизу, у входной двери, позвонили, и Джоан пришла сказать, что меня хотел бы видеть какой-то инспектор Лодж, не приму ли я его.

– Скажите ему, я спущусь, как только смогу, – отвечал я, отчаянно стараясь натянуть сорочку на забинтованные плечи. Я застегнул большинство пуговиц, на галстук меня просто не хватило.

Повязки панцирем сдавливали грудь, до головы нельзя было дотронуться, кожа, черная от синяков, саднила, я плохо спал и был в скверном настроении. Три таблетки аспирина вместо завтрака ничуть не помогли.

Оставалось надеть носки. Я попытался сделать это единственной действующей рукой, но обнаружил, что достать ноги рукой можно, лишь согнувшись, а у меня это не получалось. Обозлившись, я зашвырнул носки в угол комнаты. В больнице мне помогла одеться белозубая сиделка. Из упрямства я не стал обращаться за помощью к отцу.

Созерцание в зеркале распухшего, желтого, небритого лица не улучшило настроения. Замечание Генри о пришельце из космоса было не так далеко от истины. Я еще задержался, чтобы почесать зудевший шов на щеке, кое-как соскреб электробритвой самую густую щетину, наспех пригладил волосы щеткой, сунул босые ноги в шлепанцы. В один рукав моей домашней куртки я еще кое-как пролез, другую полу просто набросил на плечо и осторожно зашаркал вниз по лестнице.

Надо было видеть лицо Лоджа, когда он поднял на меня глаза, – хоть картину рисуй.

– Если вы смеетесь надо мной, я просто вверну вам шею. На следующей же неделе, – сказал я.

– Я не смеюсь, – сказал Лодж, стараясь сохранить серьезное выражение, в то время как ноздри у него так и дрожали.

– Это совсем не смешно, – сказал я выразительно.

– Конечно.

Я, нахмурившись, посмотрел на его. Мой отец, сидевший в глубоком кресле у огня, сказал, взглянув на меня поверх газеты:

– Мне кажется, тебе нужен хороший стаканчик бренди.

– Еще только половина одиннадцатого. – Я был зол как черт.

– Несчастные случаи бывают в любое время дня, – сказал отец, – а тут, похоже, назревает именно такая ситуация. – Он открыл угловой буфет, в котором Сцилла держала спиртное, налил мне одну треть бокала коньяку и добавил содовой. Я заныл, что это слишком рано, слишком крепко и вообще ни к чему.

Отец протянул мне бокал.

– Выпей и перестань стонать, – сказал он. Разозлившись, я сделал большой глоток. Коньяк был крепкий и жгучий, он обжег мне горлом Я процедил второй глоток сквозь зубы, чуть разбавленный спирт пощипывал десны, и, когда я проглотил его, я почувствовал, как он горячо разлился по пустому желудку.

– Ты завтракал? – спросил отец.

– Нет, – ответил я.

Я сделал глоток поменьше. Коньяк действовал быстро, унося дурное настроение, и через минуту-другую я почувствовал себя довольно сносно. Лодж и мой отец пристально наблюдали за мной, словно я был подопытным животным, подвергнутым эксперименту.

– Ну ладно, – сказал я ворчливо, – мне лучше. – Я взял сигарету из серебряной шкатулки на столе, прикурил и заметил, что солнце светит.

– Вот и хорошо. – Мой отец снова сел в кресло. Не было нужды представлять их друг другу, похоже, они познакомились, пока ждали меня, и, видно, Лодж рассказал отцу, между прочим, и о моем приключении в лошадином фургоне возле Мейденхеда – деталь, которую я опустил в моих письмах. Я счел это со стороны Лоджа предательством самого низкого пошиба, я так и сказал ему. Еще я рассказал им, как мы с Кэт выследили фургон и как эта линия расследования зашла в тупик.

Я взял свой стакан, сигарету и сел на подоконник, подставив спину солнцу. Сцилла подрезала цветы в саду, я помахал ей рукой.

Лодж, на этот раз не в форме, а в сером фланелевом костюме, открыл портфель, лежавший на столе, и вытащил из него несколько бумаг. Он сел за стол и разложил их. Он сказал:

– Мистер Грегори позвонил мне в полицейский участок утром после вашего падения в Бристоле.

– За каким чертом ему это понадобилось? – спросил я.

– Вы его просили об этом, – сказал Лодж. Он помедлил, а затем продолжал:

– Я понял из слов вашего отца, что у вас был.., м-м, провал памяти.

– Да. Я восстановил в памяти большую часть того дня в Бристоле, но не помню, ни как вышел из весовой, чтобы сесть на Палиндрома, никак скакал; ни как свалился. Последнее, что осталось в памяти, – Сэнди под дождем. Почему я просил Пита позвонить вам, что упаду?

– Вы просили его перед скачкой. Очевидно, вы не исключали этой возможности. Так что я в неофициальном порядке обследовал обстоятельства вашего падения.

Он внезапно улыбнулся.

– Я на вас трачу теперь все свое свободное время, и даже сегодня – мой выходной день. И чего я с вами вожусь, право не знаю.