Фаворит - Страница 9

Если отыщет когда-нибудь.

Он встал и протянул мне руку, я пожал ее. Он мне нравился. Я хотел бы знать, кто заставлял его выяснять, не я ли организовал убийство, о котором сам же сообщил.

Глава 3

Через два дня я скакал в Пламптоне.

Полиция вела следствие очень скрытно, и сэр Кресвелл также не распространялся об этом деле, так что у весов никто не строил догадок по поводу смерти Билла Дэвидсона. Не было никаких слухов или сплетен.

Я погрузился в обычную суету скакового дня с мелкими столкновениями среди жокеев, переодевавшихся в тесной комнате, с грубыми шутками, с хохотом, с толпой мерзнущих полуодетых людей, окруживших раскаленную докрасна печурку с пылающими углями. Клем дал мне брюки, кальсоны, желтую нижнюю сорочку, свежий воротничок и нейлоновые чулки. Я разделся и надел все, что полагается для скачки. На нейлоновые чулки (как всегда, со спущенными петлями) легко скользнули мягкие, плотно обтягивающие ногу скаковые сапоги. Потом Клем вручил мне мои скаковые «цвета» – толстый шерстяной камзол в кремовую и кофейную клетку и коричневую сатиновую шапочку. Он завязал мне галстук. Я надел камзол, а шапочку натянул на шлем. Клем спросил:

– Сегодня будет только одна скачка, сэр? Он вытащил два толстых резиновых кольца из глубокого кармана своего фартука и надел их мне на запястья. Это делается, чтобы ветер не задирал рукава камзола.

– Да, – отвечал я, – насколько мне известно. – Я всегда надеялся на лучшее.

– Может, одолжить седло полегче? Похоже, вы перебрали весу.

– Нет, – сказал я. – Я хотел бы ехать в собственном седле. Я сначала пойду с ним на весы и посмотрю, сколько у меня лишнего.

– Как вам угодно, сэр.

Я пошел вместе с Клемом, захватив свое шестифунтовое скаковое седло с подвязанными к нему подпругой и кожаными стременами и шлемом, болтающимся где-то у меня на затылке. Общий вес оказался десять стоунов и шесть фунтов, что было на четыре фунта больше, чем полагалось для моей лошади, по мнению судей.

Клем взял седло, а я положил на скамейку мой шлем.

– Кажется, у меня лишний вес, Клем, – сказал я.

– Верно. – И он побежал обслужить кого-то еще.

Я, конечно, мог сбросить лишнее, взяв седло веса «почтовой марки» и переодевшись в шелковый свитер и «бумажные» сапоги. Но я скакал на своей собственной лошади и старался для себя самого, а моя лошадь была костлявая, и я мог натереть ей ребра слишком маленьким седлом.

Безнадежный – гнедой мерин-пятилетка – это было мое новое приобретение. Через год-другой из него, судя по всему, мог получиться отличный стиплер, а пока я брал его на скачки с препятствиями для новичков, чтобы дать ему опыт, в котором он отчаянно нуждался.

Его ненадежность как прыгуна заставила Сциллу накануне вечером упрашивать меня, чтобы я не скакал на нем на Пламптонском ипподроме, где неосторожных подстерегает множество ловушек.

Сцилла попробовала обойтись без снотворного, и в своем невыносимом напряжении она то сердилась, то принималась умолять меня:

– Не надо, Аллан! Не нужна тебе эта скачка для новичков в Пламптоне. Ты сам знаешь, твой проклятый Безнадежный действительно не надежен! Тебя же никто не заставляет, ну зачем ты это делаешь?

– Просто мне это нравится.

– Нет на свете лошади, которой до такой степени подходило бы ее имя! – сказала она печально.

– Научится, – сказал я, – конечно, если я дам ему возможность учиться.

– Пусть скачет кто-нибудь другой, прошу тебя!

– Какой смысл держать лошадь, если на ней станет ездить кто-то другой? Я же для того и приехал в Англию, чтобы участвовать в скачках.

– Ты убьешься. Так же, как Билл. – И она стала плакать, беспомощная и обессиленная.

– Не убьюсь. А если б Билл погиб в автомобильной катастрофе, ты бы не позволила мне водить машину, да? В скачках с препятствиями не больше и не меньше риска, чем в езде на автомобиле. – Я помолчал, но она продолжала плакать. – На шоссейных дорогах гибнет в тысячу раз больше людей, чем на ипподроме, – сказал я.

После этого дурацкого заявления она немного успокоилась, но язвительно указала мне на разницу в числе людей, водящих машины и участвующих в скачках.

– Считанные единицы гибнут на скачках с препятствиями, – начал я снова.

– Но Билл погиб!

– Один человек из сотни за год.

– После рождества это уже второй.

– Да. – Я осторожно посмотрел на нее. В ее глазах еще были слезы.

– Скажи мне, Сцилла, у него не было неприятностей последнее время?

– Почему ты спрашиваешь? – Мой вопрос поразил ее.

– Но были неприятности?

– Нет, никаких.

– Он не был чем-нибудь обеспокоен? – настаивал я.

– Нет. А тебе показалось, он был чем-то обеспокоен?

– Нет, – сказал я. И это была правда. До самого своего падения Билл оставался таким же, как я его всегда знал, – веселым, уравновешенным, положительным. Он был счастливым обладателем красивой жены, троих очаровательных ребятишек, помещичьего дома из серого камня, порядочного состояния и лучшей в Англии лошади для скачек с препятствиями. Счастливый человек. И, сколько я ни рылся в памяти, я не мог припомнить ни малейшего искажения этого образа.

– Тогда почему же ты спрашиваешь? – Сцилла посмотрела мне прямо в глаза.

Я рассказал ей, как мог осторожно, что падение Билла не было обычным несчастным случаем. Я сказал ей относительно проволоки и расследования, производимого Лоджем.

Она сидела пораженная, окаменевшая.

– О нет, – сказала она. – Нет, нет, этого не может быть!